Дана Сидерос: «Все мои сюжеты — про мою жизнь»

Тем, кто хоть немного увлекается современной сетевой поэзией, скорее всего, знакомо имя Даны Сидерос. С давних пор она ведет блог в ЖЖ со скромным названием «У порога на выброс» под никнеймом Шутник, с 2008 года публикуется в журналах, участвует в поэтических фестивалях («Словонова» и «Равноденствие» в Перми, «Чернозем» и «Мандельштамфест» в Воронеже), а также выпустила две книги: «Шутки кончились» и «Ученик дурака». Последняя вышла в серии «Новая поэзия», о которой так отзывалась Вера Полозкова: «Это книги, к которым я ревную, которыми восхищаюсь и с которыми мне радостно жить в одно время».

16 октября в «Гиперионе» пройдет литературно-музыкальный вечер Даны Сидерос. В преддверии этого события мы решили взять у молодой поэтессы интервью, чтобы расспросить об ее авторском стиле, источниках вдохновения и отношении к творчеству в целом.

Почему вы решили взять псевдоним? Насколько мне известно, их было даже два ‒ Шутник и Дана.
 
Сначала появилась кличка Шутник: она давняя, еще из Казани, с конца 90-х. Я тогда состояла в клубе анонимных скоморохов. Вы, наверное, не слышали: их потом обвинили в мошенничестве, главного объявили в розыск. Но я оттуда сбежала задолго до этого — просто устала, это было невероятно склочное сообщество, всё время скандалы, разборки, кто главный. Вот там меня звали Шутник, у нас у всех были имена, как-то связанные со смехом и карнавалом. У меня была подружка Лиля Маска, я ей завидовала, потому что это звучит красиво. Шутник, конечно, попроще. Но зато там еще был один парень, чуть постарше меня, у него кличка была вообще Дерьмо. Я прошу прощения, но из песни слов не выкинешь. К тому же, с точки зрения карнавальной культуры, это не так уж и плохо. В общем, там было забавно, но мне не нравилась атмосфера, и я попыталась уйти. Оказалось, что уйти не так просто: меня караулили у подъезда, звонили, угрожали. Пришлось переехать в Москву и затихнуть, тексты публиковать только под никнеймом. А когда через несколько лет должна была выйти первая моя книга «Шутки кончились», я просто испугалась, что мое настоящее имя увидят, найдут меня. Поэтому придумала себе другое имя, почти случайное, методом тыка в словарь имен в интернете. Так и появилась Дана Сидерос.

Как вы относитесь к тому, что ваши работы интерпретируются по-разному? Не теряется ли, по-вашему, вложенный в них смысл?

К разным интерпретациям я отношусь отлично. Странно обижаться на неизбежный процесс — по-другому же не бывает и никогда не будет. Текст будут понимать по-разному, я прилагаю максимум усилий, чтобы рассказать именно то, что я хочу и как я хочу. Но одновременно понимаю, что адресат тоже участвует в создании текста, когда читает. А поскольку текст прочтут, допустим, несколько человек, то получится пучок текстов. Текст никогда не ограничивается тем, что заложил в него автор. Я же пишу не на личном языке, а на русском — это океан, и к каждому смыслу, который ты заложил, намывает еще десять. Кстати, намывает и во время написания, и после, а иногда и сильно позже. Мы не осознаем даже, насколько иначе, в сравнении с современниками, мы читаем некоторые старые тексты. Так что я вполне допускаю, что мой стишок про заготовку сушеных фей на зиму будет восприниматься нашими далекими фиолетовыми потомками как трагический эпос о любви сахарницы и двухголовой китаянки.

На чем чаще всего основываются сюжеты ваших стихотворений? И откуда черпаете вдохновение?

Все мои сюжеты — про мою жизнь. С сюжетом вообще шутки плохи: писать можно только про свою жизнь, потому что как только начинаешь что-то выдумывать, это немедленно начинает с тобой происходить. Я несколько раз пробовала, писала сюжеты из головы — они меня догоняли молниеносно. Что касается вдохновения, то я вообще не знаю, что это такое. Всегда казалось, что люди его придумали, чтобы не работать. Есть много других, более действенных вещей, которые заставляют писать: страх, ярость, смерть, любовь, свободное время. Спрашивайте лучше всех, где они берут время. Я обычно беру его в трамвае. Иногда еще в метро, но я стала редко ездить в метро, а жаль.

Как вы нашли свой собственный стиль? И была ли у вас вообще такая задача?

Мне кажется, «собственный стиль» не может быть задачей для писателя. Это может быть каким-то экспериментом, студента лингвиста, например — искусственно сформировать какие-то тексты, которые будут отличаться уникальными
признаками. Это будет, вероятно, даже интересно, но только один раз. Пишешь просто о том, что видишь вокруг, что волнует и болит, самым подходящим с твоей точки зрения образом — это и есть стиль. Естественно, я пытаюсь это делать с каждым разом лучше и лучше. Иногда что-то получается. Я верю в то, что если просто пытаться сделать лучше, то рано или поздно как раз и получится собственный стиль, потому что представление о «лучше» у всех разное. Правда вряд ли этот путь можно когда-либо завершить: ведь всегда можно сделать еще чуточку лучше.

Расскажите о саксофонисте Арнольде, в дуэте с которым вы выступаете.

Три года назад мне захотелось странного, и я написала у себя в Фейсбуке что-то вроде «противный, туповатый и музыкально неграмотный автор ищет гениального и терпеливого музыканта для совместных выступлений за спасибо и выпивку». Через полчаса Арнольд написал личное сообщение, что он как раз тот самый гениальный музыкант. Так и оказалось, в общем. Еще оказалось, что с ним здорово беседовать, бродить по Москве, спорить и репетировать. Он все время пробует что-то новое, с энтузиазмом отзывается на мои дурацкие идеи вроде «а давай зрители будут тоже делать музыку, дадим им терки и ложки», поэтому каждый наш концерт — немного премьера.

Как думаете, наступит ли когда-нибудь такой день, когда пропадет желание писать?

Я пишу что-то сколько себя помню, мне трудно представить без этого и себя, и свою жизнь. Но я привыкла не зарекаться и вполне допускаю, что в какой-то момент мне будет больше хотеться лепить горшки или выращивать пионы, или что угодно ещё.

Напоследок, предлагаем вам пару стихотворений Даны Сидерос.

Бонсай

Вот, к примеру, этому дубу почти сто лет,
важно сообщает экскурсовод.

Бабушка гладит кудри корней
бугристой рукой,
что ж он дохляк такой?

Так задумано, объясняю, японскими мастерами.
В корзинке, допустим, кошка, геккон в террариуме.

Представь, у тебя есть дуб, ручной, вот такая кроха.

Недокармливают, заключает бабушка.
Да, говорю, кормят плохо.

Час еще мы гуляем под руку
по зеленому павильону.
Я глазею на живописный вяз, поразительную лиану,
на волшебную вишню в плошке, всю в зефирном цвету.
Бабушка — на горбуна,
голодного,
сироту.

Выходные она в тоске
поляну за домом косит.
В понедельник утром в сберкассе,
вот не смела трогать, да видно пора посметь,
просит выдать деньги, скопленные на смерть.

И в обед,
на коляске брата, почившего год назад,
ввозит маленький старый дуб
в свой маленький старый сад.
Драгоценную плошку,
вышвыривает сердито.
Посмотри, сколько здесь земли,
небось не видал земли-то.
Как там звался стиль этих пыток?
Мы им покажем стиль!

Дуб приживается через месяц
и начинает
расти.

Просыпаюсь от странных подземных толчков,
подскакиваю с кровати.
Свет небесный рассыпан на
миллионы пляшущих пятен.
Бесконечная крона 
укрыла город и десяток окрестных сёл.
В месте бабушкиного дома,
в месте бабушкиного сада —
облака подпирает ствол.

На дубовом листе (формата А3) записка: 
Здесь чудный вид.
Береги себя в меру, вползай, как сможешь.
Обнимаю, живи.

Берегу себя в меру. Вползти никак —
дуб у нас тут теперь святыня.
Вокруг хороводят попы, спецкоры, менты и их понятые,
биологи и туристы, 
русалки в зеленых побегах кос.

Кстати, осенью
с неба падают желуди
величиной с арбуз.

***

Дети уходят из города
к чертовой матери. 
Дети уходят из города каждый март. 
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма. 

Будто всегда не хватало колючек и кочек им,
дети крадутся оврагами, 
прут сквозь лес,
пишут родителям письма кошмарным почерком
на промокашках, вымазанных в земле.

Пишет Виталик:
«Ваши манипуляции, 
ваши амбиции, акции напоказ
можете сунуть в... 
я решил податься 
в вольные пастухи. 
Не вернусь. Пока».

Пишет Кристина: 
«Сами учитесь пакостям,
сами играйте в свой сериальный мир.
Стану гадалкой, ведьмой, буду шептать костям
тайны чужие, травы в котле томить». 

Пишет Вадим:
«Сами любуйтесь закатом
с мостиков города.
Я же уйду за борт.
Буду бродячим уличным музыкантом.
Нашел учителя флейты:
играет, как бог».

Взрослые 
дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли.